Наутро, когда Триша проснулась, шея у нее болела так сильно,  что  она
не могла повернуть голову. Но девочку это особо не волновало.  Главное  для
нее заключалось в том, что солнце  встало,  залив  полянку-полумесяц  ярким
светом. В сравнении с этим событием все остальное  не  имело  ни  малейшего
значения. Трише  казалось,  что  она  родилась  заново.  Она  помнила,  что
просыпалась ночью из-за того, что все тело зудело  от  комариных  укусов  и
очень хотелось писать. Она помнила, что подходила  к  ручью  и  под  лунным
светом мазала лицо и руки илом. Она помнила, как  засыпала,  а  Том  Гордон
охранял ее покой и делился секретами своего мастерства. Она также  помнила,
как едва не умерла от страха, решив, что в лесу затаился какой-то  страшный
зверь. Но,  разумеется,  никто  не  наблюдал  за  ней  из  лесной  чащи.  А
испугалась она только потому, что заблудилась и впервые  в  жизни  осталась
наедине с ночью.
     Какая-то часть ее сознания попыталась протестовать, но Триша этого  не
допустила.  Ночь  закончилась.  Оглядываться  назад  не  хотелось,  как  не
хотелось вновь спуститься по каменистому склону  и  врезаться  в  дерево  с
осиным гнездом. Наступил день, поисковые группы уже  в  пути,  и  скоро  ее
найдут и спасут. Она это знала. Она заслужила свое спасение, проведя ночь в
лесу одна-одинешенька.
     Триша выползла из-под упавшего  дерева,  толкая  перед  собой  рюкзак,
встала, надела  бейсболку,  подошла  к  ручью.  Смыла  с  лица  и  рук  ил,
посмотрела на тучу мошкары, уже собравшуюся у ее головы, с  неохотой  вновь
намазалась илом. Вспомнила, как она и Пепси маленькими девочками  играли  в
салон красоты. И так распатронили косметику миссис Робишо, что  мать  Пепси
чуть ли не пинками выгнала их из дома, даже  не  дав  умыться.  Вот  они  и
выскочили на улицу, в пудре, румянах, зеленых тенях для глаз, помаде  "Пэшн
плам". Выглядели они как самые юные уличные проститутки. Они пошли к Трише.
Когда Куилла увидела их, у нее просто  отпала  челюсть,  а  потом  она  так
смеялась, слезы градом катились по щекам. Но  она  не  оставила  девочек  в
беде, отвела в ванную, поставила перед ними банку  кольдкрема  и  показала,
как снимать косметику.
     - Сверху вниз и очень осторожно, девочки, - пробормотала  Триша  слова
матери.
     Вымазав лицо илом, она помыла руки, съела остаток сандвича  с  тунцом,
половину палочек сельдерея. Потом с легким чувством  тревоги  взглянула  на
пакет для ленча. Яйцо она съела,  сандвич  с  тунцом  съела,  чипсы  съела,
"Туинкиз" съела. Запасы  сократились  до  половины  (даже  меньше)  бутылки
"Сэдж", полбутылки воды и нескольких палочек сельдерея.
     - Не важно, - сказала себе Триша, укладывая  пустой  пакет  и  палочки
сельдерея в рюкзак. Туда же отправилось и грязное, порванное  пончо.  -  Не
важно, потому что сегодня  лес  прочешут  поисковые  группы.  Одна  из  них
обязательно меня найдет.  Так  что  уже  в  полдень  я  буду  есть  ленч  в
какой-нибудь закусочной. Гамбургер, жареный картофель,  шоколадное  молоко,
яблочный пирог. - Ей тут же ответило урчание в животе.
     Собрав вещи, Триша намазала илом руки. Яркое солнце предвещало  жаркий
день. Триша потянулась, разминая косточки. Покачала головой, изгоняя из шеи
последние  остатки  боли.  Постояла,  прислушиваясь,  в   надежде   уловить
человеческие голоса, собачий  лай,  стрекотание  вертолета.  Услышала  лишь
дятла.
     Пустяки, времени еще предостаточно. Это же июнь. Сейчас самые  длинные
дни в году. Иди вдоль ручья. Даже если поисковые  группы  сразу  не  найдут
тебя, ручей все равно выведет к людям.
     Но время шло, близился полдень, а ручей все вел  и  вел  ее  по  лесу.
Температура воздуха все поднималась. Струйки пота текли по грязевой  маске.
Большие темные пятна появились на свитере с надписью "36  ГОРДОН".  Сначала
под мышками, потом на спине, между лопатками. Волосы (грязь перекрасила  ее
из блондинки в брюнетку) висели патлами. Надежда  на  скорое  спасение  все
таяла и таяла, убывали и силы. К десяти часам она уже устала.  А  где-то  в
одиннадцать произошло событие, окончательно испортившее ей настроение.
     Триша поднялась на  вершину  холма,  по  пологому  склону,  усыпанному
иголками и  листвой,  и  остановилась,  чтобы  немного  передохнуть,  когда
сигнальная система, та самая, что не давала о себе знать в городе, внезапно
забила тревогу. За ней кто-то наблюдал. И не имело смысла убеждать  себя  в
обратном: эта система сбоя дать не могла.
     Триша медленно повернулась на триста шестьдесят  градусов.  Ничего  не
увидела, но лес вроде бы снова притих: бурундуки не шуршали в  прошлогодней
листве и под кустами, белки не скакали по веткам на другой  стороне  ручья,
замолчали сойки. Дятел продолжал долбить, где-то вдалеке каркали вороны, но
вокруг нее вся живность куда-то попряталась, остались одни комары.
     - Кто здесь? - спросила Триша.
     Ответа,  естественно,  не  последовало,  и  Триша  начала спускаться с
холма,   держась  за  кусты:  ноги  скользили  по  влажной  глине.  У  меня
разыгралось  воображение, подумала девочка, да только она знала, что это не
так.
     Ручей становился все уже, и вот это она уже никак не могла списать  на
воображение. Спустившись  вниз,  Триша  попала  в  густые  заросли  кустов,
которые  угрожающе  ощетинились  шипами.  Ширина  ручья  уже  не  превышала
восемнадцати дюймов.
     А потом он и вовсе исчез в зарослях. Триша продиралась сквозь них,  не
решаясь обойти вокруг из боязни потерять ручей. Однако что-то  подсказывало
ей: потеря будет невелика и ничего не изменит - ручей определенно никуда ее
не выведет. Но Триша просто гнала от себя такие рассуждения.  Дело  в  том,
что с ручьем у нее установилась эмоциональная связь (связанные одной цепью,
как сказали бы взрослые), и Триша не могла допустить  ее  разрыва.  В  этом
случае она превращалась бы в ребенка, бесцельно  блуждающего  по  дремучему
лесу. А от одной этой мысли у нее перехватывало дыхание и  учащенно  билось
сердце.
     Она выбралась из зарослей,  появился  и  ручей.  Триша  пошла  дальше,
опустив голову, сурово хмуря брови: Шерлок Холмс, идущий  по  следу  собаки
Баскервилей. Она не заметила, как меняется растительность  (кусты  уступали
место папоротникам), не заметила, что вокруг слишком много сухих  деревьев,
а земля все больше пружинит. Она сосредоточилась только на ручье. И  шагала
вдоль берега, не видя ничего вокруг.
     Ручей вновь начал расширяться, и минут на пятнадцать (не больше) в ней
вновь затеплилась надежда на то, что он не исчезнет, юркнув  под  землю.  А
потом Триша поняла, что ручей не просто расширяется, но и  перестает  течь:
превращается в череду луж, частично затянутых ряской, с зависшими над  ними
тучами комаров. Еще через десять  минут  ее  кроссовка  провалилась  сквозь
землю: обманчиво твердая "корочка" мха  скрывала  карман  чавкающей  грязи.
Нога скрылась в ней по лодыжку,  и  Триша,  вскрикнув  от  неожиданности  и
испуга, выдернула ногу из цепких объятий болота. Он резкого рывка кроссовка
наполовину слетела с ноги. Триша вновь вскрикнула, оперлась рукой  о  сухое
дерево, вытерла ногу о траву, вновь надела кроссовку.
     Вот тут она огляделась и наконец-то заметила,  что  пришла  в  мертвый
лес, где когда-то бушевал  пожар.  Впереди  (да  и  вокруг)  торчали  давно
засохшие деревья. Ковер мха то и  дело  разрывали  сверкающие  под  солнцем
водяные зеркала. Из них тут и там торчали заросшие травой  кочки.  Надсадно
пищали комары, летали стрекозы. А с дюжину дятлов долбили  деревья.  Оно  и
понятно: тут им было чем поживиться.
     В этих болотах и закончил свои странствия ручей Триши.
     - Что же мне теперь делать? - сквозь слезы, безмерно уставшим  голосом
спросила Триша. - Может, кто-нибудь скажет, что же мне теперь делать?
     Тут  было  где  посидеть  и  подумать.  Везде  лежали  стволы  упавших
деревьев, многие еще несли на себе следы пожара. Однако первое, на  которое
села Триша, переломилось под ее весом, и девочка оказалась на  мокром  мхе.
Триша вскрикнула: джинсы на попке мгновенно намокли, а она ужасно не любила
ходить с мокрой задницей, - она тут же вскочила. Ствол прогнил насквозь. Да
и  древоточцы  сделали  свое  дело.  Триша  осмотрела  труху,   в   которую
превратилась когда-то крепкая  древесина,  направилась  к  другому  дереву.
Надавила на него, прежде чем сесть. Ствол испытание выдержал. Триша  устало
опустилась на него. Потерла шею,  которая  вновь  начала  болеть,  оглядела
лежащее перед ней болото и попыталась решить, а что же делать дальше.
     И хотя в голове ее царил сумбур, которого не было и  в  помине,  когда
она проснулась, Триша понимала, что выбирать она может только одно из двух:
либо оставаться на месте и ждать, пока придет  помощь,  либо  идти  вперед,
навстречу этой самой помощи. Она видела резон в том,  чтобы  оставаться  на
месте. Сберегаются силы и все такое. Опять же, ручья теперь нет и где  этот
самый перед? Как теперь  выбрать  нужное  направление?  Она  может  идти  к
цивилизации, а может и уходить от цивилизации.  Может  статься,  она  будет
просто идти по кругу.
     С другой стороны ("Всегда есть другая сторона", - как-то раз сказал ей
отец), здесь есть нечего, воняет гнилью, и кто  знает,  какая  еще  гадость
может ей встретиться. Место это ужасное, отвратительное место. Тришу  вдруг
осенило: если поисковые группы не найдут  ее  до  наступления  темноты,  ей
придется   провести   ночь   здесь.   Ее    аж    передернуло.    Маленькая
полянка-полумесяц в сравнении с этим болотом казалась Диснейлендом.
     Триша стояла и всматривалась в том направлении, куда тек ручей, прежде
чем  закончиться  болотом.  Она  смотрела  сквозь  строй  серых  стволов  и
переплетение сухих ветвей и вроде бы  разглядела  вдалеке  что-то  зеленое.
Зеленое и поднимающееся. Может, и холм. И ягоды?  Почему  нет?  Она  прошла
мимо нескольких, усыпанных ягодами. Ей следовало собрать их  и  положить  в
рюкзак, но она могла думать только о том, что, ручей  скоро  выведет  ее  к
людям, и не хотела терять время. Теперь же ручей исчез, а ей вновь хотелось
есть. Нет, адского голода она не испытывала (пока), но есть хотелось.
     Триша сделала два шага, проверила полоску  мягкой  земли,  с  тревогой
наблюдала, как вода заполняет впадину, только  что  оставленную  носком  ее
кроссовки. С чего ей идти туда? Только потому,  что  она  вроде  бы  что-то
увидела по другую сторону болота?
     - Тут может быть трясина, - пробормотала Триша.
     Совершенно верно, мгновенно согласился ледяной голос. Звучал он  очень
даже  весело.  Трясина!  Аллигаторы!  Не  говоря  уже  о  маленьких   серых
человечках из  "Секретных  материалов"  [Популярный  телесериал.],  которые
мечтают о том, чтобы использовать тебя для опытов.
     Триша отступила на те же два шага,  вновь  села  на  дерево.  Пожевала
нижнюю губу. Кружащую  вокруг  мошкару  она  даже  не  замечала.  Идти  или
оставаться на месте? Оставаться на месте или идти?
     Десять минут спустя ее заставила идти  слепая  надежда...  и  мысль  о
ягодах. Черт, да она согласилась бы съесть и листья. Триша видела, как  она
собирает  ярко-красные  ягоды  на  склоне  зелененького  холма,  прямо-таки
девочка с картинки в школьном учебнике (она забыла про маску из ила на лице
и грязные, всклоченные волосы). Она видела,  как  медленно  продвигается  к
вершине, набивая ягодами рюкзак...  наконец  поднимается  на  нее,  смотрит
вниз, видит...
     Дорогу. Я вижу проселочную дорогу, изгороди по обеим сторонам... вдали
- сарай. Стены, выкрашенные красной краской, белая продольная полоса.
     Безумие! Абсолютное безумие!
     Или нет? Что, если она сидит в получасе ходьбы от человеческого жилья?
Что, если только трусость мешает ей выйти к людям?
     - Хорошо. - Триша снова встала,  нервно  поправила  лямки  рюкзака.  -
Хорошо, иду к ягодам. А если станет опасно, поверну назад.
     Она поддернула рюкзак и медленно, осторожно двинулась  по  ненадежному
мху, при каждом шаге ее ноги чуть ли  не  щиколотку  уходили  в  воду.  Она
огибала и торчащие стволы-скелеты, и завалы упавших, полусгнивших деревьев.
     А со временем, возможно, через полчаса, может, через сорок пять минут,
Трише открылась истина, которую до нее открыли для себя тысячи (может, даже
миллионы) мужчин и женщин: к тому времени, когда осознаешь,  что  опасность
слишком велика, поворачивать назад уже поздно. С пропитанного водой, но  не
проваливающегося под ногами мха она ступила  на  кочку,  которая  оказалась
совсем не кочкой. Ее нога нырнула в холодную,  вязкую  субстанцию,  слишком
густую для воды и слишком жидкую для ила. Триша  отпрянула,  схватилась  за
сухую ветку, вскрикнула испуганно и гневно, когда ветка переломилась у  нее
в руке. Девочка потянула ногу назад. С  чавкающим  звуком  она  вылезла  из
вонючей жижи, но без кроссовки. Кроссовка осталась где-то внизу.
     - Нет! - воскликнула Триша, так громко, что спугнула какую-то  большую
белую птицу. Она устремилась к небу, а  за  ней  тянулись  длинные,  тонкие
ноги. В другое время, в другом месте девочка не отрываясь  смотрела  бы  на
это экзотическое зрелище, но тут ей было не  до  птиц.  Она  опустилась  на
колени, - правая нога блестела от черной грязи,  -  сунула  руку  в  быстро
заполняющуюся водой дыру, которая образовалась в "кочке"  после  того,  как
она выдернула ногу.
     - Не могу я без нее! - яростно закричала Триша. - Она  моя,  и  мне...
без нее... НИКАК!
     Она пошарила в холодной жиже, разрывая какие-то мелкие корешки, обходя
крупные. Что-то живое на мгновение коснулось ее ладони,  потом  исчезло.  И
тут же ее пальцы нащупали кроссовку,  которую  Триша  и  вытащила  на  свет
божий. Посмотрела на нее - черная, извалянная в грязи обувка, самое оно для
извалянной в грязи девочки, - круто, как сказала бы Пепси Робишо. И из глаз
Триши брызнули слезы. Она подняла кроссовку,  перевернула,  из  нее  хлынул
поток черной жижи. Зрелище это вызвало у Триши приступ смеха. С  минуту,  а
то и дольше она сидела  на  кочке,  положив  ногу  на  ногу,  со  спасенной
кроссовкой на коленях  и  смеялась,  окруженная  черной  тучей  мошкары.  А
вокруг, словно часовые, стояли мертвые деревья и стрекотали цикады.
     Наконец слезы подсохли, а смех поутих. Триша  нарвала  травы,  обтерла
кроссовку снаружи. Потом раскрыла рюкзак,  достала  бумажный  пакет  из-под
ленча, разорвала на кусочки, которыми и протерла кроссовку изнутри. Грязные
клочки бумаги она сминала в шарики и бросала на мох. Да,  она  мусорила  на
этом отвратительном, вонючем болоте. Да, это правонарушение. Если  появится
полиция и арестует ее, она не будет иметь ничего против.
     Девочка  встала,  с  вызволенной  из  болота   кроссовкой   в   руках,
огляделась.
     - Твою мать, - вырвалось у нее.
     Впервые в жизни она выругалась вслух (с Пепси такое иногда  случалось,
но Пепси - это Пепси). Теперь она более отчетливо  видела  зелень,  которую
приняла за склон холма. То были  поросшие  травкой  островки-кочки,  ничего
больше. Островки, маленькие и не очень. А разделяла их стоячая черная  вода
и деревья. В большинстве своем  мертвые,  но  некоторые  на  самой  вершине
кучерявились листвой. Она слышала, как  квакали  лягушки.  Никакого  холма.
Сплошное болото.
     Триша повернулась, посмотрела назад, но уже не могла  сказать,  откуда
вошла в это гиблое место. Если б она догадалась метить свой путь чем-нибудь
ярким, теми же лоскутами пончо, то могла бы  вернуться.  Но  не  метила,  а
потому пути назад для нее не было.
     Ты все-таки можешь вернуться назад: для  того,  чтобы  определиться  с
направлением, ориентиры не нужны.
     Наверное, она смогла бы, но один раз она уже  попала  впросак,  решив,
что, определившись с направлением, сумеет попасть на  главную  тропу  через
лес. Второй раз наступать на те же грабли не хотелось.
     И Триша повернулась  к  травянистым  островкам  и  поблескивающей  под
солнцем стоячей воде. Деревьев, за которые она могла при случае ухватиться,
хватало, а где-то болото должно было кончиться, не так ли?
     Только безумцу могут прийти в голову такие мысли.
     Безусловно. Но ситуация-то безумная.
     Триша постояла еще с минуту, думая  о  Томе  Гордоне,  об  его  умении
замирать перед броском. О том, как он стоял в круге питчера, не сводя  глаз
с одного из кэтчеров "Бостон Ред сокс", Хаттеберга  или  Веритека,  подавая
только им ведомые сигналы. А потом, в мгновение ока, все его тело приходило
в движение, и следовал разящий бросок.
     Не человек - айсберг, говаривал ее отец. Кровь у него - ледяная.
     Триша хотела выбраться отсюда. Первым делом из  этого  мерзопакостного
болота, а потом и из леса, вернуться к людям, магазинам, торговым  центрам,
телефонам и полисменам, которые помогут тебе, если  ты  заблудился.  И  она
подумала, что сможет выбраться. Сможет, если не даст слабину,  не  струсит.
Сможет, если у нее в жилах есть хоть немного ледяной крови.
     Тут и Триша вышла из ступора, сняла вторую  кроссовку,  связала  узлом
шнурки обеих. Повесила на шею, словно грузы  часов-кукушки,  посмотрела  на
носки, решила оставить их на ногах (мало ли на что можно наступить  в  этой
черной  воде),  до  колен  закатала  штанины  джинсов,  глубоко   вдохнула,
выдохнула.
     - Макфарленд готовится к броску, Макфарленд бросает, - изрекла  Триша.
Повернула бейсболку козырьком назад  (потому  что  козырьком  назад  -  это
круто) и сделала первый шаг.
     Триша осторожно передвигалась с кочки на кочку, часто поднимая голову,
устанавливая все новые ориентиры, совсем как днем раньше. Только сегодня  я
не собираюсь поддаваться панике и бежать, думала  она.  Сегодня  у  меня  в
жилах течет ледяная вода.
     Миновал  час, потом два. Вместо того чтобы твердеть, почва становилась
все более топкой. Наконец, земли не стало вовсе: над водой возвышались лишь
поросшие  травой  островки-кочки.  Триша  переходила  от  одного к другому,
держась  за  ветви  и  кусты,  если  была  такая  возможность,  если  нет -
балансируя  руками, словно канатоходец. Наконец, наступил момент, когда она
не  могла  не  только переступить на очередную кочку, но даже допрыгнуть до
нее.  Какое-то  время  ей  пришлось настраиваться, а уж потом она ступила в
черную  воду.  Ее окатило гнилостным запахом. Вода чуть-чуть не доходила до
колена.  Ступня  погрузилась  в  холодный желеобразный ил. Со дна поднялись
желтоватые пузыри.
     - Ну и гадость. - Триша скорчила  гримаску,  взяв  курс  на  ближайшую
кочку. - Гадость. Гадость-гадость-гадость. Так можно и задохнуться.
     При каждом шаге  ей  приходилось  прилагать  немало  усилий,  чтобы  с
чавканием вырвать из ила  ногу.  Триша  старалась  не  думать  о  том,  что
произойдет, если ногу вытащить не удастся, если она  застрянет  намертво  и
начнет тонуть.
     - Гадость-гадость-гадость, -  повторяла  Триша.  Пот  теплыми  каплями
стекал по лицу, от него щипало в глазах. Цикады,  казалось,  стрекотали  на
одной ноте: ре-е-е-е-е. С кочки, к которой она держала  путь,  три  лягушки
спрыгнули в воду: плюх-плюх-плюх.
     - Буд-Вай-Зер. - И Триша кисло улыбнулась.
     В желтовато-черной взвеси  тысячами  шныряли  головастики.  Когда  она
разглядывала их, одна нога наткнулась на что-то твердое и склизкое,  должно
быть, толстую ветку. До кочки Трише удалось  добрести,  ни  разу  не  упав.
Хватая  ртом  воздух,  девочка  выбралась  на  нее,   озабоченно   оглядела
вымазанные в иле ступни и икры, ожидая, что их облепили пиявки, а может,  и
что-то похуже. Но не обнаружила ничего ужасного (во всяком случае, видимого
глазом). Ил, правда, покрывал ноги  до  колен.  Триша  села,  сняла  носки,
ставшие черными, и словно осталась в белых носках: их роль отлично  сыграла
кожа. Сам вид этих "носочков" - смех.  Она  откинулась  назад,  уперлась  в
кочку локтями и хохотала, уставившись в небо. Ей не хотелось так  смеяться,
так смеются только полные идиоты, но она ничего не могла с собой  поделать.
Отсмеявшись, она выжала носки, натянула их на ноги и  поднялась.  Постояла,
прикрыв глаза ладонью, остановила свой выбор на дереве с толстой  сломанной
нижней ветвью, конец которой  прятался  в  воде.  Это  дерево  и  стало  ее
ближайшей целью.
     -  Макфарленд  готовится  к  броску,  Макфарленд  бросает,  -   устало
выдохнула Триша и двинулась дальше.
     Она больше не думала о ягодах. Теперь ее  заботило  другое:  выбраться
отсюда живой и невредимой.
     В ситуациях, когда люди вынуждены полагаться только  на  себя,  всегда
есть момент, когда они перестают жить и мобилизуют все  внутренние  резервы
ради того, чтобы  выжить.  Тело,  не  получающее  новых  калорий,  начинает
расходовать калории, запасенные ранее. Голова туманится. Что-то  происходит
со зрением: сокращается его поле,  цвета  становятся  более  яркими.  Триша
перешла границу между жизнью  и  выживанием,  когда  минула  большая  часть
второго дня ее пребывания в лесу.
     Девочку совершенно не волновало то обстоятельство, что  двигалась  она
строго на запад; она полагала (возможно, не без оснований), что она  должна
придерживаться одного направления, выбранного раз и навсегда.  Ей  хотелось
есть, но большую часть времени этого не осознавала; все свое  внимание  она
сосредоточила на одном: идти по прямой. Отклонение вправо или  влево  могло
привести к тому, что ночь она могла встретить в этом болоте. От одной  этой
мысли ей становилось дурно. Один раз она остановилась. Чтобы глотнуть  воды
из бутылки. А около четырех часов допила остатки "Сэдж".
     Мертвые деревья все больше напоминали  молчаливых  часовых,  застывших
навытяжку над черной стоячей водой. Еще немного, и я начну разглядывать  их
лица, подумала Триша. Проходя мимо одного из этих деревьев (ни одной  кочки
не было в радиусе тридцати футов), она споткнулась о скрытый  водой  корень
или ветвь и во весь рост шлепнулась в воду.  Набрала  полный  рот  грязной,
вонючей воды, с криком выплюнула ее. Сквозь слой воды она могла видеть свои
руки. Желтоватые и распухшие, как  у  утопленника.  Вытащила  их  из  воды,
подняла.
     - Я в полном порядке, - вырвалось у  Триши.  Она  словно  поняла,  что
Пересекла некую очень важную границу. Оказалась в чужой стране, где  совсем
другой язык и странные  деньги.  Все  переменилось.  Но...  -  Я  в  полном
порядке. Да, я в полном порядке. - И рюкзак остался сухим. А  это  главное,
потому что в нем лежал ее "Уокмен". Он, и  только  он,  связывал  ее  миром
людей.
     Грязная, в промокшем спереди свитере, Триша продолжала путь. Следующим
ориентиром  стало  сухое  дерево  с расщепленным посередине стволом, черная
буква У на фоне заходящего солнца. Триша направилась к дереву. Поравнявшись
с  кочкой-островком,  искоса  глянула  на  нее и прошла мимо, по воде. Чего
забираться  на  нее?  По  воде  быстрее.  Отвращение,  которое она поначалу
испытывала,  когда  ее  ступня погружалась в холодный ил, притупилось. Если
другого выхода нет, привыкнуть можно ко всему. Она уже уяснила для себя эту
истину.
     Вскоре после того, как Триша плюхнулась в воду, она  начала  проводить
часть времени с Томом Гордоном. Поначалу это  казалось  странным,  что  там
странным, невероятным, но по мере  того,  как  час  уходил  за  часом,  она
перестала  задумываться  над  такими  мелочами  и  болтала  с  ним,  как  с
закадычной подругой. Показывала ему свой следующий ориентир, объясняла, что
первопричиной появления этого болота стал пожар, заверяла  его,  что  скоро
они отсюда выберутся, потому что не может болото тянуться до бесконечности.
Она как раз говорила ему, что в сегодняшней игре "Бостон Ред сокс" создадут
к последним иннингам приличный запас прочности и он без труда доведет  матч
до победы, когда замолчала на полуслове.
     - Ты что-нибудь слышишь? - спросила она.
     За Тома Триша отвечать не могла, но она определенно слышала устойчивое
стрекотание лопастей вертолета. Доносилось оно издалека, но  сомнений,  что
над лесом кружит вертолет, быть не могло. Триша отдыхала  на  кочке,  когда
услышала этот  стрекот.  Вскочила,  повернулась  на  звук,  прикрыла  глаза
ладонью, всмотрелась в небо. Ничего не увидела, а вскоре пропал и стрекот.
     -  Напрасные  хлопоты,  -  вздохнула  она.  Но  по  крайней  мере   ее
разыскивали. Она убила комара, цапнувшего ее в шею, и двинулась дальше.
     Десять или пятнадцать минут спустя она стояла на полузатонувшем  корне
дерева и смотрела прямо перед собой, гадая, что же ей теперь делать.  Строй
деревьев-часовых  резко  обрывался,  уступая  место  большому  пруду.   Его
середину  занимали  островки-кочки,  но  не  зеленые,  а   коричнево-бурые,
казалось, сложенные из пеньков и веток. На этих кочках, уставившись на нее,
сидело с полдюжины толстых коричневых зверьков.
     Глаза Триши широко раскрылись, когда она поняла, кого она видит  перед
собой. Она забыла о том, что находится  посреди  болота,  забыла  о  грязи,
комарах, усталости, забыла о том, что заблудилась в лесу.
     - Том, - восторженно прошептала она. - Это же бобры! Бобры, сидящие на
бобровых домиках или бобровых хатках, или  как  там  их  называют.  Это  же
бобры, правда?
     Она привстала на цыпочки, держась  одной  рукой  за  ствол,  чтобы  не
упасть, и во все глаза смотрела,  смотрела  и  смотрела.  Бобры,  настоящие
бобры, сидящие на крышах своих хаток... они смотрят на нее? Триша подумала,
что  да,  один-то  наверняка,  тот,  что  по  центру.  Размерами   побольше
остальных, и его черные глазки, как показалось Трише, не отрывались  от  ее
лица. Вроде бы она различала, как подергивались усики.  И  какой  роскошный
мех. Темно-коричневый, у задних лап чуть светлее. Прямо-таки иллюстрация из
книжки "Ветер в ивах".
     Наконец Триша сошла с корня в воду и продолжила путь,  ведя  за  собой
длинную тень. И тут же Главный Бобер  (так  она  его  назвала)  поднялся  и
попятился, пока его задние лапы не оказались в воде.  А  потом  шлепнул  по
воде хвостом. Шлепок вышел на удивление громким. Как по сигналу, нырнули  в
воду и остальные бобры. Словно хорошо сыгранная команда. Триша смотрела  на
них раскрыв рот, прижав руки к груди. Никогда в жизни не видела она  ничего
более удивительного, а Главный Бобер казался  ей  мудрым  старым  учителем,
хоть она и понимала, что не сможет объяснить, откуда у нее  возникли  такие
ассоциации.
     - Том. Посмотри! - Смеясь, она указала на бобров. - Посмотри на  воду!
Они плывут! Какая прелесть!
     Полдюжины букв V образовались на гладкой поверхности пруда, и с каждым
мгновением расстояние между бобрами и девочкой увеличивалось.  Пошла  своим
путем и Триша. Теперь она держала курс  на  большую  кочку,  целый  остров,
заросший темно-зелеными папоротниками, торчащими  во  все  стороны,  словно
взъерошенные волосы. На этот раз она двигалась не по прямой, а  по  широкой
дуге. Увидеть бобров - это здорово (полный отпад, как сказала бы Пепси), но
у нее не было ни малейшего желания столкнуться с плывущим под водой бобром.
Она видела достаточно картинок бобров, чтобы знать,  какие  у  них  большие
зубы. И какое-то время Триша вскрикивала всякий раз, когда ее ноги касалась
водоросль или затонувшая ветка, в уверенности, что это Главный  Бобер  (или
один  из  его  верноподданных).  Конечно   же   они   хотели,   чтобы   она
незамедлительно покинула их владения.
     Оставив хатки бобров по правую руку, она с каждым шагом приближалась к
зеленому острову, и в какой-то момент сердце у  нее  учащенно  забилось:  а
ведь на нем росли не просто папоротники. Три весны подряд она с  матерью  и
бабушкой собирала молодые листья орляка, еще закрученные в тугие "завитки".
И в ней крепла уверенность, что на острове-кочке  растет  именно  орляк.  В
окрестностях Сэнфорда орляк начали собирать чуть ли не месяц назад,  но  ее
мать говорила, что на северо-западе сезон сбора орляка начинается позже,  а
на болотах чуть ли не в середине июля.  Конечно,  с  трудом  верилось,  что
судьба одарила ее таким подарком, но чем ближе подходила Триша  к  острову,
тем больше крепла ее уверенность в том,  что  она  не  ошиблась.  "Завитки"
орляка были не просто съедобными, их отличал восхитительный вкус. Даже Пит,
который на дух не переваривал овощи  (разве  что  ел  замороженный  зеленый
горошек после разогрева в микроволновой печи), никогда  не  отказывался  от
орляка.
     Она убеждала себя, что нельзя  ожидать  невозможного,  но  пять  минут
спустя отпали последние сомнения. Перед  ней  лежала  не  кочка,  а  Остров
орляка! Разве что, думала она, медленно продвигаясь к  нему  уже  почти  по
пояс в воде, его следовало назвать Остров насекомых. Над болотом  их  везде
хватало, но Триша время от времени подновляла  грязевой  защитный  слой  на
лице, шее и руках, а потому они ей давно уже не досаждали. Но над  Островом
орляка воздух буквально кишел насекомыми. Причем компанию комарам, мокрецам
и мошке составили мириады мух. Триша уже слышала их назойливое жужжание.
     От ближайших стрелок орляка  Тришу  отделяли  каких-то  десять  футов,
когда она остановилась, позабыв об иле,  в  который  погрузились  ее  ноги.
Кто-то  буйствовал  на  этой  стороне  острова,  вырывая  с  корнем  орляк.
Несколько пучков стрелок плавали по черной воде. А чуть дальше, на  зелени,
она видела ярко-красные пятна.
     - Мне это не нравится, - пробормотала Триша и взяла левее, вместо того
чтобы идти к острову. Стрелки орляка - это хорошо,  но  вдруг  ее  поджидал
убитый или смертельно раненный зверь. Может, бобры  подрались  между  собой
из-за самки? Она еще не настолько  проголодалась,  чтобы,  собирая  еду  на
ужин, наткнуться на раненого бобра. Так можно остаться без руки или глаза.
     Миновав  чуть  ли  не  половину  периметра   Острова   орляка,   Триша
остановилась. Смотреть не хотелось, но она не могла отвести глаз.
     - Эй, Том. - Голос ее дрожал. - Это же ужасно, не правда ли?
     Отгрызенная голова лосенка скатилась по пологому склону,  оставляя  за
собой кровавый след и примятые стрелки орляка. Теперь она  лежала  у  самой
воды. Мухи облепили глаза и обрубок шеи. Громкостью их жужжание не уступало
небольшому лодочному мотору.
     - Я вижу его язык. - Собственный голос долетел до Триши со стороны, из
далекого далека. Золотая солнечная дорожка на воде вдруг  стала  нестерпимо
яркой, девочка почувствовала,  что  ее  качает,  поняла,  что  она  вот-вот
лишится чувств.
     - Нет, -  прошептала  она.  -  Нет,  не  разрешай  мне.  Нельзя  этого
допустить.
     На этот раз голос заметно приблизился. И яркость золотой дорожки стала
прежней. И слава Богу! Не хватало ей потерять сознание, стоя почти по  пояс
в затхлой, вонючей воде. Не будет ей орляка, не будет  и  обморока.  Баланс
сохранялся. Одно уравновешивалось другим. Триша двинулась дальше,  прибавив
шагу, уже не думая о том, куда ставит ногу. Шла, вращая  бедрами,  ее  руки
описывали короткие дуги. Будь на ней трико, подумала Триша,  она  выглядела
бы совсем как гость передачи "Зарядка с Уэнди". Итак,  друзья,  сегодня  мы
предлагаем вам новый комплекс упражнений. Я назвала его "Как  быстрее  уйти
от отгрызенной головы лосенка". Активно вращайте бедрами, помогайте себе  и
руками, и плечами.
     Она смотрела прямо перед собой, но не могла ничего поделать с  лезущим
в уши удовлетворенным жужжанием  мух.  Почему  не  пожужжать  после  такого
сытного обеда? Кто это сделал? Не бобр, тут двух мнений быть не  могло.  Ни
одному бобру не удалось бы отгрызть голову лосенку, какими  бы  острыми  ни
были у него зубы.
     Ты знаешь, кто это сделал, дал о себе знать ледяной голос. Это  зверь.
Тот самый особенный зверь. И сейчас он наблюдает за тобой.
     - Никто за мной не  наблюдает,  это  все  враки,  -  выдохнула  Триша.
Рискнула оглянуться и увидела, что Остров орляка остался позади. Голову она
едва различила: что-то коричневое с живой черной  лентой  по  краю.  -  Это
враки, не так ли. Том?
     Но Том ей не ответил. Том не мог ответить. Том, вероятно, уже  приехал
на стадион в фенуэй-парк, перешучивался  с  другими  игроками  "Ред  сокс",
надевая белую униформу. А по болоту, бесконечному болоту шагал не настоящий
Том Гордон, а вымышленный, придуманный  ею,  гомеопатическое  лекарство  от
одиночества. В лесу она была одна.