Корки поднял шторы. Он сделал это быстро, резкими движениями. Я выглянул в окно. Теперь там были, казалось, сотни полицейских машин. Толпа выросла в несколько раз. Я зажмурился: глаза заболели от солнечного света.
– Пока, – сказал я.
– Пока, – ответила Сандра.
Все попрощались со мной прежде, чем уйти. Шаги в коридоре звучали странно, и я представил себе, закрыв глаза, гигантскую сороконожку, идущую по школьному холлу. Затем я выглянул в окно и увидел, как ребята идут уже по лужайке. Все таки лужайка была хороша. Даже после всего случившегося. Последнее, что я запомнил, глядя на одноклассников – что руки их были измазаны черной тушью.
Копы окружили их плотным кольцом.
Один из репортеров, отбросив осторожность и увернувшись от трех копов, подбежал к ребятам.
Последней из дверей вышла Кэрол Гренджер. Мне показалось, что она обернулась, но точно сказать не могу. Филбрек флегматично двинулся к школе. Всюду сверкали вспышки фотоаппаратов. Оставалось мало времени. Я подошел к Теду, сидящему на полу возле доски, на которой были наклеены заметки «Математического Общества», никем никогда не читанные, несколько комиксов (верх совершенства, на вкус миссис Андервуд) и портрет Бертрана Рассела с изречением «Уже одна гравитация доказывает существование Бога». Думаю, сейчас любой школьник сказал бы старине Бертрану, что не так уж все просто с гравитацией, как ему казалось. Я присел на корточки рядом с Тедом и вытащил у него изо рта бумажный ком, отбросив его в сторону.
– Тед.
Он глядел мимо меня.
– Тед, – повторил я, мягко до него дотронувшись. Он отдернулся, бешено завращав глазами.
– Тебе станет лучше, – произнес я, – и ты забудешь этот день, как кошмарный сон.
Тед издавал нечленораздельные звуки.
– Или нет. Ты запомнишь этот день, и он изменит тебя, ты станешь другим человеком, Тед. Как тебе эта мысль? Кажется невозможной?
Так и было, для нас обоих. Я начинал нервничать. Звонок внутренней связи. Это был Филбрек, снова пыхтящий как паровоз.
– Деккер?
– Да.
– Выходи с поднятыми руками.
Я вздохнул.
– Иди сюда, Филбрек, и сам меня забери. Я чертовски устал. У меня раскалывается голова.
– Прекрасно, – жестко произнес он, – я могу помочь тебе ее расколоть, это несложно.
– Не стоит.
Я поглядел на Теда. Тед не обращал на меня никакого внимания, взгляд его был обращен в пустоту.
– Ты забыл пересчитать заложников. Один по прежнему здесь. Ему нехорошо.
Мягко сказано.
– Кто? – голос Филбрека был по прежнему воинственным.
– Тед Джонс.
– Что с ним?
– Сломан палец ноги.
– Ты лжешь.
– Ну разве я могу лгать, Филбрек, и тем осквернять нашу нежную дружбу?
Долгое сопение.
– Иди сюда, – пригласил я. – Пистолет уже не заряжен. Он лежит на столе. Ты выведешь меня и расскажешь всем, как голыми руками взял опасного преступника. Возможно, даже в «Тайм» поместят твое интервью.
Связь отключилась.
Я закрыл глаза и уронил голову на руки. Передо мной был серый цвет. Ничего, кроме серой пустоты. Никакого света. Без всякой причины я вдруг подумал о праздновании Нового года. Толпы людей собираются на площади, орут, когда в небе взрываются разноцветные шары салюта, и готовятся прожить очередные триста шестьдесят пять дней мирно и счастливо в этом лучшем из миров. Я часто думал, как ощущают себя эти люди. Что это значит, стать вдруг частью толпы, потерять свою индивидуальность. Не надеяться, что кто нибудь услышит твой голос.
Я заплакал.
Филбрек переступил порог и уставился на Теда, затем перевел взгляд на меня.
– О Боже, что ты натворил? – начал он.
Я сделал вид, будто собираюсь схватить пистолет, и заорал:
– Вот что, вонючий коп!
Он выстрелил в меня трижды.